Сто десять лет назад скончался драматург Алексей Антипович Потехин, ныне основательно подзабытый. Но в свое время его пьесы не выходили из репертуаров лучших театров страны. Он был современником Островского и Достоевского, а умер в почтенном возрасте, пережив гораздо более молодого Чехова… Впрочем, об Антоне Павловиче позднее, сначала – о Потехине.
Он родился в 1829 году в уездной Кинешме в бедной дворянской семье. Образование получил в костромской гимназии и Демидовском лицее в Ярославле. Одно время служил офицером, потом чиновником в Костроме. Кстати, его сослуживцем был писатель Писемский.
Первую известность Потехин приобрел как автор этнографических очерков, повестей и рассказов из крестьянского быта. В 50-е годы он сблизился с "молодой редакцией" журнала "Москвитянин". В этом издании в 1854 году он и дебютировал как драматург с пьесой "Суд людской – не Божий". О пьесе заговорили. Аполлон Григорьев, признавая Потехина даровитым, тем не менее, отметил излишнюю, как выразился критик, дагерротипность персонажей. Впрочем, эта особенность свойственна всем потехинским пьесам. Впоследствии критики упрекали Потехина в том, что хотя его произведения на темы из крестьянской жизни заняли видное место в беллетристике, однако в них больше знания быта, чем народной психологии.
В эпоху театральных реформ Потехин вместе с драматургами Островским и Аверкиевым был включен в правительственную комиссию по составлению Положения об управлении императорскими театрами. Это назначение открыло Алексею Антиповичу путь наверх по служебной лестнице. В 80-е годы он сделался статским генералом, начальником репертуарной части императорских театров и заведующим труппой Александринского театра.
На этих постах Потехин выказал себя авторитетным и безапелляционным оракулом, что, кстати, совершенно расстроило прежние дружеские отношения с Островским. В частности, Потехин, в отличие от Островского, был последовательным противником профессиональной подготовки актеров. Он отдавал предпочтение любителям, усердно пополняя ими труппы императорских театров. Как и Островский, Потехин участвовал в постановке своих пьес. Но при этом он стремился сам "сыграть" актерам все роли и добиться от них лишь одного – повторения своего рисунка.
В предпочтении любительского исполнения профессиональному и в понимании актерской игры как подражания, а не творчества весь Потехин с его дагерротипностью персонажей, свойственных натуральной школе.
Вспоминается монолог Евстигнеева из фильма "Берегись автомобиля":
"Есть мнение, что народные театры вскоре вытеснят, наконец, театры профессиональные! И это правильно! Актер, не получающий зарплаты, будет играть с большим вдохновением. Ведь кроме того, актер должен где-то работать… Неправильно, если он целый день, понимаете, болтается в театре. Ведь насколько Ермолова играла бы лучше вечером, если бы она днем… понимаете… работала у шлифовального станка".
Станиславский, похоже, возвел потехинские теории в квадрат. Критики тех лет задавались вопросом: а пошло ли это на пользу театру?
Чехов после ряда лет сотрудничества с Художественным театром написал:
"Современный театр – это сыпь, дурная болезнь городов. Надо гнать эту болезнь метлой. Вы станете спорить со мной и говорить старую фразу: театр – школа, он воспитывает и прочее. А я вам скажу то, что вижу: теперешний театр не выше толпы, а, наоборот, жизнь толпы выше и умнее театра"…
В этой реплике, возможно, затаенная обида на актеров Художественного театра, вызванная их непониманием, как казалось Чехову, его драматургии.
Из воспоминаний Немировича-Данченко:
"В театре читали пьесу "Три сестры" в присутствии Чехова. Он нервничал, боролся со смущением и несколько раз повторял: я же водевиль написал. Впоследствии он то же будет говорить и про "Вишневый сад", что он написал водевиль. В конце концов, мы так и не поняли, почему он называет пьесу водевилем, когда "Три сестры" и в рукописи называлась драмой. Когда актеры, прослушав пьесу, спрашивали у него разъяснений, Чехов, по обыкновению, отвечал фразами, очень мало объяснявшими: "Андрей в этой сцене в туфлях" или "Здесь он просто посвистывает"…
Тут Немирович-Данченко, по-моему, не совсем прав говоря, что фразы Чехова мало что объясняют. Если взглянуть на "Три сестры" как на водевиль, все встает на свои места. Чехова, как это и принято в водевилях, больше интересует внешняя сторона действия, лихость закрутки сюжета и правдивость бытовых деталей.
Вспоминает Станиславский: "Чехов искренне убежден, что написал веселую комедию, почти водевиль. А все плакали, слушая ее. Это заставило Чехова думать, что пьеса провалилась".
А вот еще – об облике дяди Вани.
"Послушайте, – горячился Антон Павлович, – ведь в пьесе все сказано.
Мы заглянули в подлинник, но никаких указаний не нашли, если не считать нескольких слов о шелковом галстуке, который носил дядя Ваня.
"Вот, вот же! Все же написано", – убеждал нас Чехов.
"Что написано? – недоумевали мы. – Шелковый галстук?"
Как надо играть Лопахина? Чехов отвечает: "В желтых ботинках".
И еще он сказал актеру, игравшему Лопахина: зачем вы так крикливо разговариваете? Лопахин – богач, а богачи не кричат.
Муратова, игравшая Шарлотту, спрашивает Антона Павловича, можно ли ей надеть зеленый галстук.
– Можно, но не нужно, – отвечает автор. Кто-то спрашивает, как надо сыграть такую-то роль. "Хорошо", – последовал ответ"…
Чехов – блестящий мистификатор, мастер фарса. Его юмористические рассказы – эталонный образец того, как рассказываемая трагедийная история превращается в фарс и наоборот. Поэтому прочтение "Трех сестер" как водевиля тоже имело право на жизнь. Чехов это понимал.
Потехин пережил рано скончавшегося Чехова. Алексей Антипович умер в 1908 году, совсем немного не дожив до своего 80-летия.
Современники, справедливо критикуя Потехина, все-таки отдавали ему должное. Драматург П.П. Гнедич в своих мемуарах написал: "Потехин изгнал со сцены Оффенбаха, провел в репертуар Сухово-Кобылина, поставил заново все пьесы Гоголя и "Горе от ума", и в этом его несомненная заслуга"…
В этом выпуске вы также услышите:
– Большой Кремлевский дворец.
– История Чупятова, погорелого купца и "мароккского принца".
