Российский писатель Эдуард Успенский ушел из жизни в возрасте 80 лет в своем доме в деревне Пучково, которая входит в Троицкий административный округ Москвы.
В последние годы автор книг "Крокодил Гена и его друзья", "Каникулы в Простоквашино" и других знаменитых произведений страдал от онкологического заболевания.
В 2009 году в интервью для одного из журналов, которое тогда так и не было опубликовано, писатель рассказал о себе и о своей жизни. Брала интервью обозреватель радио Sputnik Карина Ивашко. Вот как она описывает знакомство с Эдуардом Успенским:
"С Эдуардом Успенским я познакомилась лично, благодаря "Гавани". Друг очень хотел, чтобы мы спели в его программе "В нашу гавань заходили корабли". Все получилось: в антракте мы пришли к нему за кулисы, а второе отделение концерта, после вступительного слова Успенского, открывала я – песней "Я завтра брошу пить" Юрия Шевчука. Песня Эдуарду Николаевичу очень полюбилась, и он сам потом с удовольствием ее пел. Рассказывал, что даже японцам поет – на творческих встречах.
Вот так мы с моим другом Сашкой Семеновым попали в этот особенный круг – в "Гавань". Я была в восторге от их команды, от дуэта Успенского с Элеонорой Филиной – передачу они вели блестяще, да и без микрофона так здорово, по-семейному, подтрунивали друг над другом… Весело с ними было! Это потом случился развод и, как водится, возня вокруг него, но в 2009 году, когда я брала у Эдуарда Николаевича это интервью для "толстого журнала", все было на месте. В общем, тогда интервью не вышло. А хочется, чтобы его все же прочли, – Успенскому ведь понравилось…".
Радио Sputnik публикует полную версию этого интервью.
– Эдуард Николаевич, вы ведь учились в МАИ. По специальности трудились?
Историю веселую,
а может, невеселую,
А может, не историю
расскажем мы сейчас.
Однажды было это,
а может, и не это.
А может, не однажды,
а десять тысяч раз.
Один хороший парень,
а может, и не парень,
А может, нехороший,
а просто молодой
Сидел с женой в парке,
а может и не в парке,
А может, не сидел он,
а может, не с женой.
А с девушкой знакомой,
а может, незнакомой –
Они друг друга знали
минут примерно пять,
и он ее влюбленно
своей женой законной,
а может, незаконной
тащил скорее стать.
Люблю тебя, Наташа,
А может быть, и Глаша,
А может быть, и Маша,
Но это все равно…"
"И я люблю вас тоже,
Мой дорогой Сережа,
За то, что улыбаетесь,
Как Рыбников в кино".
Их счастье было долго,
А может, и не долго,
Недели две, наверно,
А может быть, и три.
Но как-то в отделение
Приходят с заявлением:
"Пропал мой благоверный –
Прошу его найти".
Глаза у него синие,
А может, и не синие.
А больше о приметах
Не помню ничего.
Зовут его Василием,
А может, не Василием.
Нет, правильно, Василием,
Но только не его.
И помню очень точно я
И даже очень точно,
А может, и не помню,
Что он имел усы.
И пусть на мне он женится
И поскорее женится,
А если он не женится,
То пусть вернет часы.
Мораль читать не будем,
А может быть, и будем,
Хоть абсолютно ясно,
Что выводы просты:
Не доверяйте, девушки,
Не доверяйте, милые,
Таким свои часы,
А может, не часы…
И вот когда мои инженеры стали рассказывать: "Ой, какое стихотворение читали! Оно так заканчивается смело: "А может, не часы, а что-нибудь еще…". (Смеется – ред.) Они же не знали, что это стихотворение я сочинил. Я же скрывал свою литературную деятельность.
– А почему?
– И правильно делал. Потому что всегда начинаются какие-то трения на основной работе: "Ах, он там еще зарабатывает бешеные деньги! Да еще тут требует повышения оклада! Он, может, на работе совсем о другом думает…". Поэтому я молчал.
– Авиационная промышленность много потеряла? Глядишь, уже на супе бы летали, как трактор ТР-ТР Митя…
– А почему вы туда пошли? Мнили себя технарем?
– Я был лучший математик школы, побеждал на всяких математических олимпиадах, и надо было идти в технических вуз, – куда деваться-то? Не в исторический же, не в литературный! А писать я начал уже в институте.
– А в детстве к чему больше душа лежала? Вы, наверное, были тот еще фрукт!
– К рогаткам, к пистолетам-самострелам, когда мы чиркали спичками, пращи делали. Господи! Настоящие пращи делали с кожаным языком. А у нас рядом завод был шарикоподшипниковый, поэтому мы кидались не камушками, а металлическими шарами из шарикоподшипников. Они летали на очень большие расстояния – аж через Москву-реку. Бог миловал, никто не пострадал. Я помню, как однажды делал пращу, запустил шарик – он летел-летел, летел-летел, пересек наш двор, соседский и вдруг – бах! – по фонарю. Я так поразился – такое расстояние! Луки, чердаки… Ну, тогда замечательные были огромные дворы, все огороженные – на случай войны, на случай шпаны, и каждый двор – это было маленькое царство. А у нас был большущий двор! В одном углу младшие девочки прыгают через веревочку или в классики, ребята постарше играют в волейбол или казаки-разбойники, в отмерные, в ножички – во что только не играли! Где-то брали гильзу от большого патрона орудийного, поджигали кинопленку, запихивали туда, закрывали меньшей гильзой и разбегались. Ба-бах! Эта маленькая гильза летит на уровень десятого этажа! В общем, развлекались, как могли. По возрасту. Двор был! Все родители уходили рано и поздно приходили. Воспитание, формирование – все шло через двор.
– Вы видите опасность в том, что дети перестали гулять всем двором, когда вот так все в куче – и младшие, и старшие? Или времена другие и это естественный процесс?
– Пишут, что вы ушли в детскую литературу из-за того, что ваши юмористические рассказы пускали "под нож". Это правда или все-таки детская литература была вашим истинным призванием?
– Вообще, я начинал как юморист. Для взрослых выступал на всяких концертах вместе с молодыми писателями Москвы, юмористами. Это была замечательная команда: Арканов, Горин, Камов, я, Хайт, Курляндский, Розовский, Славкин. Мы кочевали из Дома ученых в ЦДРИ или Дом архитектора, но книжки не выходили. Мы с диким трудом пробили одну книжку на четверых ("Четверо под одной обложкой"). Ну готовили рассказики в "Добром утре" на радио, в "Веселом спутнике" выступали… То в "Крокодиле", то в "Литературной газете" что-то удавалось напечатать… Но я всегда знал, что буду заниматься детской литературой. Как-то я решил, что я недостаточно умен, чтобы писать для взрослых (смеется – ред.), а для детей – запросто, потому что, когда я бывал в отпуске в Крыму или в деревне на берегу Волги, вокруг меня всегда крутились дети. Я возил их на машине – у меня был старый "Москвич", они мне показывали лучшие места для рыбалки. Помню, у нас был ритуал: садимся на велосипеды, человек пять-шесть, едем в соседнюю деревню, а там стоят бабушки, ждут, когда подъедет грузовик с молочными бидонами. Мужиков не было, поэтому я стаскивал эти бидоны, и продавщица, в награду, наливала молоко мне и моим ребятам. У нас были рюкзаки, мы завязывали целлофаном бидон и ехали обратно, после чего часто занимались моей машиной: колеса накачивали, промывали карбюратор… Помню, один дачник как-то мне говорит: "У нас "Волга" новая – сын к ней не подходит, а от этого драного "Москвича" его не оттащить". (Смеется – ред.) Поэтому я знал, что буду писать для ребят.
– А как вам удалось прорваться во времена такого мракобесия? Вы ведь не покладистый, а скорее, наоборот?
– Правда, что Барто вставляла вам палки в колеса? Неужели детские писатели жили по волчьим законам?
– Господи! Они же жили при страшном режиме – годами, десятилетиями – он уродовал кого хочешь. Барто особенно не мешала – просто отказала мне в рекомендации в Союз писателей. Читала мне свои стихи – полгода я к ней ходил, а потом сказала: "Я вам не дам рекомендацию – вы слишком опасный человек". (Смеемся – ред.) Просто почитала мои взрослые рассказы и сказала: "Я вот дала рекомендацию одному человеку, а он пьет, гуляет, чудит…". Ну она талантливая женщина, конечно, была. Заступилась за Юрия Коваля в Комитете по делам печати, однажды помогла мне.
Я помню, у Агнии Барто был большой юбилей… А я вроде как не люблю ее, потому что она не дала рекомендацию, но ведь помогла же! И вот я думаю, идти или не идти? А там было очень просто: с утра к ней приходили в гости младшие редакторы, к обеду – заведующие отделами разных редакций, попозже – главные редакторы. А я все колебался – идти или не идти? Потом все-таки решил идти. И пришел поздним вечером, когда собрались академики, очень важные люди. А у меня еще и денег не было – я купил матрешку на чайник за три рубля, прихожу, а там большой стол, на котором много всяких подарков – дорогих. Я быстрее свою матрешку поставил и хотел убежать. Но ее дочка меня увидела – она меня очень любила, и зазвала к столу. Свечи горели, все было так красиво, серьезные люди сидели – архитектор Мусин, известный рассказчик Ираклий Андроников… И Барто вдруг сказала: "Это Эдик Успенский. Он с виду очень скромный, но будьте с ним осторожны – это очень опасный человек". Я какое-то время побыл и, конечно, сбежал.
– А как же вы попали в обойму? И книги ваши печатали, и на "Союзмультфильме" зеленый свет…
– Вы столько передач создали! Вам даже "Спокойной ночи, малыши" приписывают…
– Я там очень много работал с Хрюшей – замечательной артисткой Наташей Державиной. Она такая хулиганка была! Ей набросаешь черновичок, и она начинает нести такое, что я сразу плыву. Очень смешно было – все катались, когда мы с ней работали. Но "Спокойной ночи, малыши" придумал не я. Мое – это "АБВГДейка", "Радионяня", "Антенна", "Классика на полчасика", "В нашу гавань заходили корабли".
– Но ваши главные творения – Чебурашка, Матроскин, Колобки… Прямо национальные герои! Каково ощущать себя их творцом?
– Мании величия вроде нет. Не знаю, может, есть – я просто не замечаю? (Смеется – ред.). Надо бы у жены спросить.
– Ваша книга "Красная рука, черная простыня, зеленые пальцы" написана по мотивам детского фольклора. Сами слушали в пионерлагерях все эти байки?
– Жанр вечный. По-вашему, дети любят пугаться, и психике это не вредит?
– Не знаю, может, не будь этих историй, все были бы гораздо умнее и спокойней. (Смеется – ред.) Я же не психиатр! Дети любят пугаться и любят пугать друг друга – особенно в пионерских лагерях, всегда кто-нибудь оденется привидением, череп и кости нарисует. Есть какая-то тяга к мистике – в том числе, и у детей.
– Но вы не боялись, что кто-то может очень сильно напугаться, прочитав вашу книгу?
– Ваши книги переведены на 25 языков! Вас обожают в Финляндии, вы частый гость в Японии… Расскажите об этом!
– Финляндия – это замечательная страна. И финны прямо влюбились в дядю Федора – у них в каждом доме по несколько книг. Я уже говорил, что у меня там есть многолетний приятель – Ханну Мякеля, хотя я все время наталкиваюсь на то, что мы по-разному видим мир. Я приезжаю к нему – у него большой дом в деревне на берегу реки – своя собственная река у него! Гектары земли! И рядом ферма. Я говорю: "Давай сходим на ферму! Кто там живет?". "Фермер Олави. Да, неудобно, я тут пять лет живу и ни разу у него не был". "Ну, скажи, что русский писатель приехал, хочет с ним познакомиться…". Он через "не хочу" идет к этому фермеру, нас пускают: я вижу, что там 16 коров, спрессованное сено, штук десять кошек копошится среди этого сена и коров, доильный аппарат… Нам показывают ребенка, который гвоздь вбивает в пенек со страшной силой, пианино в доме, угощают кофе… Идем обратно, Ханну говорит: "Я за один день узнал о своих соседях больше, чем за пять лет".
Через год я снова приезжаю к нему. Говорю: "Давай сходим к Олави – посмотрим, что у него нового?". Он в ответ: "Ты что, с ума сошел? Нельзя так часто беспокоить людей!". (Хохочем – ред.).
А в Японии… Очень трудно с японцами разговаривать, потому что у них совсем другое мышление, и даже фамилию Успенский каждый японец напишет своими иероглифами – один будет идти от образа, другой – от звука. Когда мы выступали там, я острил – японцы не понимали. Тогда Лера говорила: "Это шутка". И пыталась ее объяснить. Они начинали улыбаться. И однажды в каком-то университете я говорю: "Это Элеонора, мы с ней ведем передачу "В нашу гавань заходили корабли", нам со всей страны шлют фольклорные песни. Лера, напой какую-нибудь песню". Лера поет "У бегемота нету талии" – все начинают петь, и с этого момента я сижу спокойно – на вопросы отвечает она. Моя лекция проходит прекрасно.
– А правда, что нашего коричневого Чебурашку продали японцам?
– Японцам продали право на Чебурашку во всем мире, кроме СНГ. Они пришли – говорят: "Мы хотим делать фильмы, выпускать товары с Чебурашками". Что же, я им должен запретить, сказать – "фиг вам"? Мы заключили договор – я им на десять лет передаю право на использование этого героя. И они сейчас сделали замечательный фильм, на 26 минут уже! Прислали ролик… Чудесно сделан – в старой технике, традиционной. Очень мне нравится.
– Смешно они там по-японски говорят?
– Самое смешное, что они говорят по-русски – идут титры японские. У них на всех сувенирах, вот смотрите – "Чебурашка" написано по-русски. Почему-то их подкупает это слово.
– Но это не из-за японцев символом нашей сборной стал белый Чебурашка?
– К дяде Федору вы более благосклонны – сколько новых книг написали! А Чебурашка без продолжения…
– Никто не предлагает.
– А на перевод Карлсона заказ был?
– Да, позвонили издатели, сказали, что им нужен перевод. (А так перевод Лунгиной очень хороший). Мне прислали подробный подстрочник, и я понял, что это очень интересная работа. Увидел, что там много сделано не совсем так, как мне бы хотелось. Я сидел полгода – тяжелая работа, по две-три фразы в день находил. Где-то брал подстрочник – чувствую, что кусок интересный, но переводчица не очень точна, беру Лунгину, Брауде – читаю, как у них. И понимаю, что они не совсем прочувствовали то, что хотела передать Астрид Линдгрен. Тогда перевожу, как считаю нужным: более энергичным текстом, новыми словами, которые сейчас используют ребята…
– Читала, что вы работали над темой Смутного времени. Как говорил крокодил Гена, "ну, зачем ты ТУДА полез?". Чем она вас зацепила?
– Вы, наверное, смелый человек – беретесь за самые разные предложения…
– Обычный человек, как все. Не знаю. "Гаванью" сейчас больше Элеонора занимается – мне легко там участвовать. Когда писал Лжедмитрия, издательские работники очень помогали – собирали за меня материалы. Карлсона переводил – был азарт. Мне тут заказали одну работу – придумать книгу, где будет шесть новых ярких персонажей, которые могут все вместе существовать, а могут и по отдельности. Сначала подумал: да ведь невозможно это! Вот, получилось. Книжка уже скоро появится. Она называется "Гевейчик" – это такой резиновый Буратино. Очень смешные герои. Там даже есть привидение пиратской бабушки.
– На Шапокляк не похожа? Кстати, это правда, что вы писали ее отчасти со своей первой жены?
– Ну, есть немножко. (Смеется – ред.) А новая героиня – совсем другая. Это такая повариха с пиратского корабля.
– Давайте о семье, о детях поговорим…
– Хорошая семья, хорошие дети.
– Знаю, что у вас и приемный сын, и внук — оба школьного возраста… Общий язык находите?
– По поводу Элеоноры… Осознаете свое счастье, заполучив такую жену – певунью и красавицу?
– Ой-ой-ой! Жену надо воспитывать! С детских лет. (Ухмыляется – ред.)
– У вас практически так и вышло…
– Ну, ничего себе! Ей уже было 29, когда мы познакомились.
– В 29 уже не поддаются воспитанию?
– Нет, она поддается, но я ее так перевоспитал, что теперь она меня воспитывает.
– А с Леры какую героиню писали?
– У меня есть книжка (любимая моя) – "Жаб Жабыч Сковородкин". Жаб Жабыч – это такой большой лягух, разумный, который живет в доме. Однажды он решил обзавестись семьей, всех напугал, а оказалось, что он хотел завести щенка. Ему дали щенка (из военного питомника) и он его воспитывает. К нему приходит дрессировщица – наблюдать, правильно ли собаку воспитывают. И эта дрессировщица так и называется: "Элеонора Филина". И даже фотографию взяли ее. (Хохочет – ред.) Сначала она была огорчена, потом привыкла. И теперь, когда кому-то показывает книжку, говорит: "Это я".
– Хоть ваша жена и не дрессировщица, но зверье, видно, как и вы, любит…
– Это точно. У нас четыре собаки: три больших, а одна – такая блоха на ножках по дому бегает. Собака Баскервилей – мы ее зовем. Попугай есть, жако, большущий, уже тридцать лет у меня живет.
– "Кто там?" говорит?
– Говорит, хотя вообще говорит не много. "Стасик хороший", множество женских имен знает, "мяу", "ку-ку"… Потом розеллы у нас живут, их два – это тоже попугаи, очень яркие. Огромный ворон, его зовут Крас. Такая птица прекрасная! Я люблю с ней общаться: подбрасываю ей кусочки колбасы – она летает, хватает их налету. Берет у меня с руки еду. Играет со мной – всякие палочки таскает, чтобы я у нее их отнимал. Кто там еще у нас есть? Куры – три штуки и один петух. Такие яйца несут большие! Крысы развелись (смеется – ред.) – сейчас будем с ними сражаться. Сова-глазунья есть, симпатяга. Очень красивая. Кто еще? Да вроде все… Сейчас, может, снегирей заведу. Замечательная птица! Мне вообще птицы очень нравятся – как существа, живущие на планете. Попугаи – своей расцветкой, вороны, вороны, галки – умом…
– Выходит, птицы исключают наличие кота Матроскина?
– Нет, кошка тоже есть. Я и птиц-то долго не заводил, потому что у нас была очень агрессивная кошка, которая их доставала. А сейчас у нас кошка такая, что ей, кроме сухого корма, ничего больше не надо.
– А всех этих птиц вы сами покупали – или по случаю заводятся?
– Два слова о телевидении для детской аудитории… Когда-то вы "негодудели" по поводу "телетрупиков", называя их инвалидами ума. Как вам кажется, с появлением "Смешариков", "Лунтика", "Горы самоцветов" ситуация улучшилась?
– Безусловно! "Гора самоцветов" Саши Татарского – вообще величайшее событие! Как он здорово все это сделал! Сказки эти прекрасные, рассказ медведя о стране… Лунтик – это, по-моему, глупость какая-то, а смешарики – нормальные: здорово придуманы, отлично ребята сделали бренд, раскручивают его очень профессионально. Единственное, что, как кончится телевидение, так кончатся и смешарики. Их надо все время поддувать, как в органе.
– А вы-то еще приложите силы к современной отечественной мультипликации?
– Приложу. (Усмехается – ред.) Куда – покажите мне кто-нибудь… Но предложения есть. Не знаю, стоит ли рассказывать… Есть вещи полусекретные, а то как бы идея не пропала.
– Знаю, вы любите черный юмор, а потому отважусь спросить – просто надеюсь, на остроумный ответ: вы хотя бы в шутку думали о том, что, возможно, когда-нибудь вам поставят памятник… Кого бы из ваших героев вы туда "посадили"?
– Когда-то я пришел в не очень трезвом виде на телевизионную программу – "Гавань" тогда шла в прямом эфире, и у нас там пели песню "Позабыт-позаброшен", где есть слова про могилку. И я сказал: "На моей могилке будет стоять плачущий Чебурашка". (Хохочет – ред.) А Николай Николаевич Дроздов вдруг подхватил тему и говорит: "Я недавно был на похоронах тещи, ее несли, а кладбище маленькое, я думаю – ой, а как меня понесут…". Такой странный разговор вышел в прямом эфире. И больше нас туда не пускали… довольно долгое время.
– У вас в "Гавани" столько выдающихся людей перебывало! По-вашему, в чем секрет этой передачи?
Вот Генри Резник у нас был на съемках телепрограммы – пел песню про ЮКОС. Так неожиданно! Ну, где он мог спеть песню про ЮКОС, кроме как у нас?! В общем, "Гавань" уже действительно клуб, куда почетно и интересно прийти. И там появились новые песни – сегодняшние: афганские, чеченские, пародийные, очень смешные переделки старых песен, и, конечно, трагические – куда же без них?.. Вот, к примеру, наш профессор Колотов занимается блатными песнями. Элеонора Филина – длинными слезливыми балладами со смертельным исходом. Саша Хегай – в двух "отделах" блукает: у него и лирические, и юмористические. Очень классный у нас участник Сергей Волков, учитель русского языка и главный редактор газеты "Литература" – он был во многих экспедициях фольклорных и мало того, что принес хорошие песни, да еще и рассказы великолепные, с ними связанные.
У нас есть любовь к песне, любовь друг к другу. В Политехническом музее мы раз в месяц даем концерт, в Доме ученых выступаем… Недавно были в Архангельске – дали сразу пять концертов! Люди идут к нам, залы поют вместе с нами. Клара Новикова очень много помогала и помогает, Тамара Гвердцители несколько раз у нас пела, мама ее к нам с удовольствием приходит… Нам много хороших стихов пишут. Есть в нашей компании бывшие сотрудники милиции (один себя называет "оборотнем в погонах"), так они пишут светлейшие стихи, и Юра Бадал (из нашей "гаваньской" команды) сочиняет к ним музыку, и получается современная народная песня. Представьте, люди звонят в эфир, поют, мы тут же подыгрываем, подпеваем – в общем, такое единение с народом. Так что "Гавань" – очень хорошее явление.
– "Гавань", издательство детской литературы "Самовар", новые герои и книжки… При всем многообразии вашей кипучей деятельности, что доставляет особую радость?
– Каждый день приносит разные радости. Каждый день – новый.
У радио Sputnik отличный паблик в Facebook, а для тех, кто предпочитает отечественное, – "ВКонтакте" и Одноклассники.
Есть еще Instagram, где все ярко и наглядно. Обещаем!