"Боже, Царя храни!" Антисоветское явление, одобренное Сталиным

Двадцать четвертого октября 1928 года газета "Правда" сообщила, что Главрепертком принял решение о запрещении к постановке пьесы М.А. Булгакова "Бег".

Не помогло даже заступничество Горького, Луначарского и Станиславского с Немировичем-Данченко. Вряд ли их оценка могла "перевесить" аргументы Сталина. Вождь в феврале 1929 года напишет: ""Бег" есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, ‒ стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. "Бег", в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление".

Всё! Жирная точка. Хотя странно. В то же самое время булгаковская пьеса "Дни Турбиных", написанная по роману "Белая гвардия", с неизменным успехом шла на сцене МХАТа.

На ее постановку Главполитпросвет поначалу тоже не давал разрешения. Сталин, узнав об этом, заинтересовался. Ему устроили в театре закрытый показ. Кроме вождя в ложах сидели другие руководители партии и правительства, а в зале – партаппартчики рангом пониже.

Сталин во время спектакля молчал – и зал безмолвствовал. А после окончания пьесы он подошел к барьеру ложи, оглядел растерянных "зрителей", которые не знали что делать: свистеть или аплодировать, выдержал театральную паузу, почти по Станиславскому, а потом зааплодировал. В зале немедленно начались "бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию".

Хотя вождь не преминул высказаться в том смысле, что Булгаков – не наш писатель, "с душком", да и пьеса тоже ‒ того, не очень уж и "советская".

В правительственной ложе был накрыт стол. Сталин с бокалом вина обратился к Станиславскому: "Скажите, Константин Сергеевич, сколь часто наши неучи из политпросвета мешают вам, выдающимся русским художникам?".

Станиславский не знал как реагировать, растерялся: "Простите, не понял".

Иосиф Виссарионович поясняет: "Вам же приходится сдавать спектакли политическим недорослям, далеким от искусства... Вас контролируют невежды из охранительных ведомств, которые только и умеют, что тащить и не пущать... Вот меня и волнует: очень ли мешают вам творить эти проходимцы?".

Станиславский оторопел, а потом, придвинувшись к Сталину, прошептал: "Иосиф Виссарионович, тише, здесь же кругом ГПУ!".

Сталин расхохотался…

Однако не прошло и полугода после запрета "Бега", как в апреле 1929 года "Дни Турбиных" были сняты с репертуара. Булгаков в марте 1930 года написал письмо правительству СССР с просьбой отпустить его за границу, поскольку так складывается, что на родине он никому не нужен.

Вскоре Михаилу Афанасьевичу позвонил сам Сталин, после чего писатель был определен режиссером-ассистентом во МХАТ, вернулись в репертуар многие его пьесы, в том числе "Дни Турбиных"…

Михаил Афанасьевич недолюбливал МХАТ и лично Станиславского, которого потом вывел в "Театральном романе" под именем Ивана Васильевича. Хотя Константин Сергеевич отдавал должное Булгакову и как драматургу, и как режиссеру, и как актеру.

Тут сразу вспоминается эпизод из романа Булгакова, где писатель вовсю язвит по поводу "системы Станиславского":

"Иван Васильевич, подбодряя выходивших на сцену и плохо зная в лицо новых, поступивших в этом году в подсобляющий состав, вовлек в сочинение воздушного письма юного вихрастого бутафора, мыкавшегося с краю сцены.

‒ А вам что же, ‒ закричал Иван Васильевич, ‒ вам отдельное приглашение присылать?

Бутафор уселся на стул и стал вместе со всеми писать в воздухе и плевать на пальцы. По-моему, он делал это не хуже других, но при этом как-то сконфуженно улыбался и был красен.

Это вызвало окрик Ивана Васильевича:

‒ А это что за весельчак с краю? Как его фамилия? Он, может быть, в цирк хочет поступить? Что за несерьезность?

‒ Бутафор он! Бутафор, Иван Васильевич! ‒ застонал Фома, а Иван Васильевич утих, а бутафора выпустили с миром"...

Впрочем, если с "Бегом" не вышло, то "Дни Турбиных" прочно закрепились в репертуаре МХАТа. До войны пьеса шла почти тысячу раз. Она поддерживала Булгакова морально и материально – ведь в 30-х годах его практически не печатали. И вполне возможно, что пьеса еще была некоей "охранной грамотой"...

Есть и другой пример. Сталин посмотрел в театре пьесу В.М. Киршона "Хлеб", однако не пригласил автора в правительственную ложу после спектакля, как это неоднократно делал.

Киршон, видимо, обиделся. На следующий день он был в гостях у Максима Горького. Туда пришел Сталин. Драматург решил о себе напомнить, и громко спросил у вождя: "Как вам понравился спектакль "Хлеб"?"

Сталин ответил: "Не помню такого спектакля".

Но Киршон, еще до конца не осознав свое фиаско, продолжал: "Вчера вы смотрели этот спектакль. Я автор пьесы и хотел бы знать о вашем впечатлении".

Сталин холодно ответил: "В 13 лет я смотрел "Коварство и любовь" Шиллера – помню. А вот спектакль "Хлеб" – не помню".

В 1938 году Киршон был расстрелян. За контрреволюционный террористический заговор, конечно. Эх! Лучше бы он писал не пьесы о хлебозаготовках, а стихи, навроде тех же "Я спросил у ясеня". Ей-ей, это у него намного лучше получалось…

И еще есть мнение, что не без косвенного влияния "Дней Турбиных" Сталин позднее вернет в Красную армию знаки различия, погоны и другие атрибуты Российской императорской армии. Вполне возможно. Родовая память, если можно так сказать. Об этом же писал И.Л. Солоневич, вспоминая о спектакле "Дни Турбиных" 1929 года:

"Публика Московского художественного театра не была средней публикой. Это было "отбор". Билеты в театры распределялись профсоюзами, и верхушка интеллигенции, бюрократии и партии получала, конечно, лучшие места и в лучших театрах. В числе этой бюрократии были и я: я работал как раз в том отделе профсоюза, который эти билеты распределял. По ходу пьесы, белогвардейские офицеры пьют водку и поют "Боже, Царя храни!"…

И вот тут наступает необъяснимое: зал начинает вставать. Голоса артистов крепнут. Артисты поют стоя, и зал слушает стоя: рядом со мной сидел мой шеф по культурно-просветительной деятельности ‒ коммунист из рабочих. Он тоже встал. Люди стояли, слушали и плакали. Потом мой коммунист, путаясь и нервничая, пытался мне что-то объяснить что-то совершенно беспомощное. Я ему помог: это массовое внушение. Но это было не только внушением".

Подписывайтесь на наш канал в Яндекс.Дзен