"Российская летопись". Адвокат Спасович и слезинки замученного ребенка

Сто девяносто лет назад родился знаменитый адвокат Владимир Данилович Спасович.

Поначалу все складывалось гладко: он окончил с золотой медалью Минскую гимназию, в 1849 году – юридический факультет Петербургского университета. Поступил на службу в министерство юстиции. И вот тут-то начались неприятности: у Спасовича пропал том уголовного дела. Почти как в фильме "Место встречи изменить нельзя". Но если в кино это была лишь жестокая шутка Жеглова, то у Спасовича все случилось всерьез – ему грозила уголовная ответственность. Но все-таки повезло: после долгих разбирательств он всего лишь отделался увольнением из министерства. Естественно, репутация начинающего юриста серьезно пострадала. Ну кто его после этого возьмет на госслужбу?

Помог старший товарищ, историк и правовед Константин Дмитриевич Кавелин: по его рекомендации Спасович получил место профессора на кафедре уголовного права в родной "альма матер" ‒ Петербургском университете. Правда, и в университете Спасович задержался ненадолго. В 1861 году после студенческих волнений и ответных карательных мер властей он в знак протеста вместе с некоторыми другими преподавателями покинул университет и перешел в Училище правоведения.

В 1863 года Спасович защитил докторскую диссертацию и опубликовал "Учебник уголовного права". В нем он, в частности, выступал против излишней суровости закона. Многие юристы одобрили труд. Анатолий Федорович Кони позднее писал: "Книга Спасовича… представила собою светлое и отрадное явление".

Учебник заинтересовал и власти. Была даже по указанию императора Александра II создана специальная комиссия, которая посчитала, что в книге якобы содержатся "враждебные мысли". В итоге она была изъята из числа учебных пособий, а сам автор отстранен от преподавания.

В 1866 году после судебной реформы Спасович стал адвокатом. Многие вспоминали, что начинал он свою речь обычно как бы неуверенно, запинаясь, но уже через несколько минут, словно по мановению волшебной палочки, преображался в яркого трибуна. Сыпал направо и налево цитатами, демонстрировал блестящее знание судебной медицины, чем не раз ставил под сомнение выводы экспертов.

Когда выступал Спасович, зал всегда был полон. Кони вспоминал: "В числе многих и многие годы я восхищался его оригинальным, непокорным словом, которое он вбивал, как гвозди, в точно соответствующие им понятия, ‒ любовался его горячими жестами и чудесной архитектурой речи, неотразимая логика которых соперничала с глубокой их психологией и указаниями долгого, основанного на опыте житейского раздумья"...

В 1868 году клиент Спасовича граф Ираклий Морков обвинялся в убийстве и в похищении головы убитого крестьянина Павла Будилы.

Спасович начал свою речь в защиту Моркова, как всегда, несколько неуверенно: "В логике принято за правило делать заключение от известного к неизвестному, от достоверного к предполагаемому. Если бы было достоверно известно, что Будилу убил Морков, то я допускаю, что можно было бы заключить: и голову похитил Морков".

Потом адвокат все более и более вдохновляется, переходит от защиты к нападению: "Но убиение Будилы Морковым было и есть только догадка, под которую подыскивались основания. Из этой догадки обвинение вывело вторую догадку: если Будилу убил Морков, то и голову похитил Морков, а эта последняя догадка обращена, в свою очередь, в подкрепление и подтверждение первой: если голову похитил Морков, то, по всей вероятности, он же и убил Будилу. Выходит то, что называют в логике circulus vitiosus" (порочный круг – мое прим.)".

Все! Спасович всех убедил – и победил!..

Позднее он выступал защитником в "Нечаевском деле", на "Процессе пятидесяти" 1877 года. 50 народников обвинялись в участии в "тайном сообществе, задавшемся целью ниспровержения существующего порядка".

Адвокат начал с того, что стал всячески преуменьшать тяжесть преступления вообще и своего подзащитного в частности. Он сравнивал народников с муравейником, который задался целью разрушить Монблан. И сводил все к тому, что подсудимые лишь поддались влиянию общего движения, но сами они невинны как агнцы. Более того, Спасович и его коллеги-адвокаты сами стали обличать в своих выступлениях деспотизм "верхов". Такая линия защиты понятна. Только хочется спросить: а судьи кто? Адвокаты?.. Тут уместно вспомнить древний афоризм: Бог создал на земле правосудие, а дьявол – адвокатов…

И еще одна наделавшая много шума история – дело банкира Станислава Леопольдовича Кроненберга. В 1875 году он был обвинен в истязаниях своей семилетней дочери: избил ее розгами за то, что девочка взяла без спроса несколько ягод чернослива. На детские крики прибежала дворничиха и заявила на влиятельного банкира в полицию. Она принесла палки, которыми Кроненберг избивал дочь, и окровавленное детское белье.

Банкира защищал Спасович. По словам адвоката, действия Кроненберга – это не уголовно наказуемое деяние, а лишь неправильная система воспитания: "В нормальном порядке вещей употребляются нормальные меры. В настоящем случае была употреблена мера, несомненно, ненормальная; но если вы вникните в обстоятельства, вызвавшие эту меру, если вы примете в соображение натуру дитяти, темперамент отца, те цели, которые им руководили при наказании, то вы многое в этом случае поймете, а раз вы поймете ‒ вы оправдаете, потому что глубокое понимание дела непременно ведет к тому, что весьма многое объяснится и покажется естественным, не требующим уголовного противодействия".

И Кроненберга оправдали!

Желчный Салтыков-Щедрин язвительно писал: "Всего естественнее было бы обратиться к г-ну Спасовичу с вопросом: если вы не одобряете ни пощечин, ни розог, то зачем же ввязываться в такое дело, которое сплошь состоит из пощечин и розог?".

"Петербургская газета" резко порицала Спасовича за то, что, будучи назначенным защищать подсудимого, он счел себя обязанным "кривить душою и торжественно выдавать за истину то, что есть вопиющая ложь и чему он сам не может верить".

Ф.М. Достоевский в "Дневнике писателя" категорически не согласился с оправдательным приговором и раскритиковал иезуитские приемы защиты адвоката:

"У г-на Спасовича на этот счет есть и другие драгоценные выходки и их много, например: "Вы слышали, что знаки на локтях (девочки – мое прим.) образовались почти несомненно только от того, что держали за руки при наказании".

Вот, например, еще рассужденьице: "Они говорят, что это наказание выходит из ряда обыкновенных. Это определение было бы прекрасно, если б мы определили, что такое обыкновенное наказание... Кто определит, сколько может ударов и в каких случаях нанести отец, не повреждая при этом наказании организма дитяти?

То есть не ломающий ему ногу, что ли? А если не ломает ноги, то уж можно все? Серьезно вы говорите это, г-н Спасович?"

И Достоевский подводит неутешительный итог: "Я не юрист, но в деле Кроненберга я не могу не признать какой-то глубокой фальши. Тут что-то не так... Я не могу решить, что тут нужно, я не юрист...

Но я все-таки восклицаю невольно: да, блестящее установление адвокатура, но почему-то и грустное... Мне все представляется какая-то юная школа изворотливости ума и засушения сердца, школа извращения всякого здорового чувства по мере надобности, школа всевозможных посягновений, бесстрашных и безнаказанных, постоянная и неустанная, по мере спроса и требования, и возведенная в какой-то принцип, а с нашей непривычки и в какую-то доблесть, которой все аплодируют..."

Потом Федор Михайлович выведет Спасовича в "Братьях Карамазовых" в образе адвоката Фетюковича.

Алексей Сергеевич Суворин, издатель лучшей дореволюционной газеты "Новое время", говоря о нравственных последствиях дела Кроненберга для истязаемой девочки и для общества в целом, приходит к поистине провидческому выводу: "Но успокойся, милый ребенок, все это делалось не ради тебя, не ради отца твоего, а ради того общественного гуманизма, который стоит выше святости семьи, который смягчает, уравнивает и исправляет взаимные отношения между членами семьи, и ты, маленькая девочка, не что иное в этом случае, как ступенька лестницы, по которой идут к усовершенствованию целые поколения".

Кстати, нам хорошо знакомы эти поколения...

– Прусско-русский генерал Карл фон Клаузевиц.

– Писатель Орест Михайлович Сомов.